И тут же Глинка. “Богатые дарования этого маленького человека (Глинка был гораздо меньше обыкновенного среднего роста мужчины) чрезвычайно были привлекательны, и самый его ум и приятный характер внушали и дружбу и симпатию”.
Он садился за фортепиано. “У Глинки клавиши пели от прикосновения его маленькой ручки. Он так искусно владел инструментом, что до точности мог выразить все, что хотел; невозможно было не понять того, что пели клавиши под его миниатюрными пальцами”.
Анна Керн при ее безупречном такте, верно, недаром сочла необходимым заметить: “Ради правды нельзя не признаться, что вообще жизнь Глинки была далеко не безукоризненна. Как природа страстная, он не умел себя обуздывать и сам губил свое здоровье, воображая, что летние путешествия могут поправить зло и вред зимних пирушек; он всегда жаловался, охал, но между тем всегда был первый готов покутить в разгульной беседе. В нашем кружке этого быть не могло, и потому я его всегда видела с лучшей его стороны, любила его поэтическую натуру, не доискиваясь до его слабостей и недостатков”.
В “Записках” Глинка тоже постоянно жалуется на расстройство здоровья, но о пирушках речи нет, кроме как о представлениях в домах и усадьбах представителей высшего света, что безусловно завершались ужинами, разумеется, далеко не чинными. Так или иначе здоровье окончательно пошатнулось, что подтвердил и доктор, который объявил отцу Глинки, что у его сына “целая кадриль болезней” и для поправления его здоровья ему необходимо пробыть “не менее трех лет за границей в теплом климате”.
В Италии Глинка завершает свое музыкальное образование, всестороннее — как композитор, певец, пианист. Он набрасывает вариации на темы итальянских опер, от которых итальянцы в восторге. Однако, как пишет в “Записках”: “Все написанные мною в угождение жителей Милана пьесы, изданные весьма опрятно Giovanni Ricordi, убедили меня только в том, что я шел не своим путем и что я искренно не мог быть итальянцем. Тоска по отчизне навела меня постепенно на мысль писать по-русски”.
В одном из писем того времени вот как звучит это “мысль писать по-русски”: “… Я полагаю, что я тоже мог бы дать нашему театру произведение больших масштабов. Сам первый готов допустить, что это не будет шедевр, но, конечно же, это будет и не так уж плохо! Что ты на это скажешь? Самое важное — это — удачно выбрать сюжет, во всяком случае, он безусловно будет национален. И не только сюжет, но музыка: я хочу, чтобы мои дорогие соотечественники почувствовали бы себя тут, как дома, и чтобы за границей не принимали меня за самонадеянную знаменитость на манер сойки, что рядится в чужие перья”.
В 1834 году Глинка возвратился в Россию с тем, чтобы обменять паспорт и вновь уехать за границу. Но здесь неожиданно задержался, почувствовав склонность к одной особе, говорят, из первых красавиц Петербурга, на которой вскоре женился, к своему несчастью. Возобновились встречи с поэтами, в Зимнем дворце с Жуковским, который предложил сюжет “Ивана Сусанина”.
На лето он уезжает в Новоспасское. Уже в пути, в карете, он сочинил хор “Разлелеялось”. Глинка, похоже, мог сочинять, как Моцарт, легко, быстро, в любой обстановке. “Подробности деревенской жизни исчезли из моей памяти; знаю только, что я прилежно работал, т. е. уписывал на партитуру уже готовое и заготовлял вперед. Ежедневно утром садился я за стол в большой и веселой зале в доме нашем в Новоспасском. Это была наша любимая комната; сестры, матушка, жена, одним словом, вся семья там же копошилась, и чем живее болтали и смеялись, тем быстрее шла моя работа”.
По возвращении в Петербург работа шла также успешно, только с либретто возникали накладки, поскольку Жуковский передал их сочинение барону Розену, придворному поэту, который по-русски-то говорил с акцентом; он скоро сочинял, но был упрям, и Глинка ничего не мог ему доказать. Когда дело дошло до постановки, Жуковский предложил автору оперу “Иван Сусанин” посвятить его величеству с изменением названия “Смерть за царя”; у Николая I хватило ума и вкуса переделать на “Жизнь за царя”. Первой русской национальной опере придали верноподданнический смысл в духе официальной идеологии “православие, самодержавие, народность”, с введением сцены “Молитва за царя”. Нет худа без добра. Опера могла быть поставлена на сцене Большого театра лишь с одобрения царя; однако придворная и аристократическая публика нашла ее “кучерской”, а демократическая — явно верноподданнической, и успех ее носил двусмысленный характер.
Но то, что воспринимали, как кучерская, — это русская песенная стихия зазвучала впервые в опере, с рождением новой русской музыки.
Пушкин принимал участие в чествовании Глинки среди поэтов, возможно, здесь где-то был и Карл Брюллов, ценивший рисунки гения музыки, вполне возможно, на спектакле среди зрителей сидел и Карл Росси, это 1836 год, Петербург обрел свой классический вид… Да, да, перед нами воистину ренессансная эпоха, ее золотая пора! Глинка задумывает писать новую оперу на сюжет поэмы Пушкина “Руслан и Людмила”, поэт готов по случаю, очевидно, многое в ней переделать, но месяца или двух не пройдет, как его не станет.
Царь подарил Глинке за оперу перстень в 4000 рублей, который достался его жене в пору уже начавшегося разлада в семье, и предложил поступить на службу на должность капельмейстера Придворной певческой капеллы под начало сановника, который очень скоро невзлюбил гениального композитора, и жизнь его резко нарушилась, работа над новой оперой шла урывками.
И в это время у сестры, муж которой каким-то образом из провинции перешел на работу в Смольный монастырь, институт благородных девиц, Глинка видит, как он пишет, “первый раз Е.К. Она была нехороша, даже нечто страдальческое выражалось на ее бледном лице. Ходя взад и вперед (он был не в себе от нервного раздражения, как с ним бывало), мой взор невольно останавливался на ней: ее ясные выразительные глаза, необыкновенно стройный стан и особенного рода прелесть и достоинство, разлитые во всей ее особе, все более и более меня привлекали”. Это была Екатерина Керн, дочь Анны Керн.
Между тем Глинка подает в отставку, чего не мог себе позволить Пушкин, оставляет жену, неверность которой была уже всем из его знакомых известна, но бракоразводный процесс — долгое дело по тем временам, даже на явную неверность жены, более того даже на ее тайный брак с офицером, что вовсе преступление. Этот вопрос мог быстро решить лишь один человек, это царь, но он не хочет вмешиваться, отправляет дело по новому кругу.
И вот на премьере “Руслана и Людмилы” 27 ноября 1842 года императорская фамилия до окончания спектакля демонстративно покидает театр. Нельзя говорить о провале, но и полного успеха нет. В последующие дни опера идет все с большим и большим успехом. Что случилось? Многие накладки были устранены, вышли на сцену другие певица и певец на главные роли, но, самое существенное, состав театральной публики изменился, вместо посетителей премьер явились зрители-разночинцы (студенты, мелкие чиновники, купцы, мещане, демократическая интеллигенция), которые отныне будут самой благодарной читающей и театральной публикой. Глинка, так и не дождавшись решения Синода по разводу и по делу его жены, преступившей все законы, не решаясь более мечтать о женитьбе на Екатерине Керн, уезжает за границу, чтобы жизнь провести в странствиях до ее конца.
РАЗДЕЛ III
Казнь декабристов и ссылка ста двадцати в Сибирь, — Николай I не ведал, что творил, — явились началом конца дворянского периода русской истории, по сути, уничтожением дворянской интеллигенции, ее лучших представителей, что завершается — ничего подобного во всей истории человечества не было! — гибелью на дуэли Пушкина и Лермонтова, высших представителей золотого века русской поэзии и культуры.
Торжество феодальной реакции было полным, с оформлением ее идеологии “православие, самодержавие, народность”, в которой Уваров, министр просвещения, попытался соединить Средневековье и Новое время в русской истории, остановить исторический процесс. Возникла духовная ситуация, в которой уютно не могли чувствовать себя даже славянофилы, не говоря о западниках, и ее-то ощутил как в высшей степени трагическую Лермонтов с юных лет, ведь и над ним повис дамоклов меч судьбы дворянской интеллигенции; гибель Пушкина лишь подтвердила предчувствия и фантазии поэта. Невозможно жить, но трагедия преображает романтика, через катарсис он превращается в классика, — стихотворение “Смерть поэта” — это трагическая пьеса. Спасение возможно лишь через красоту, но не через индивидуализм, а народность, — таков гуманизм Ренессанса в России, подготовленный преобразованиями Петра с утверждением внесословной ценности человека и гражданственности, служения общему благу.